Рассказы очевидцев, или Архив Надзора Семерых - Страница 29

— Пожалуй, все-таки совесть, — кивнул Серджио, морща лоб. — В конце концов, ведь бывает, чтоб совесть? Иначе что? Иначе совсем грустно выходит.

— Бывает, — согласился Фитюк. — Вот, пока я при всем честном народе размышлял, у Тильберта совесть и случилась.

— Ну, прощай, колдун.

— Всех благ, ваше величество!

Когда король со свитой убрались прочь, Сильвестр Фитюк некоторое время сидел без движения, глядя вдаль, за Куликово Пойло, где шумно достраивали мельницу. После придирчиво осмотрел заплату: оно, конечно, не заклятие, но класть надо крепко, с тщанием. Накинул чиненый кафтан на плечи, словно боясь, что ветерок застудит ему поясницу; поднял с земли камешек и швырнул его «навесом», через поленницу.

— Вылезай!

За поленницей ойкнули — похоже, камешек угодил, куда надо. Из-за штабеля дров выбрался Филька, без особого успеха приглаживая соломенные вихры. На лбу ученика розовела свежая царапина, босые ноги были сплошь в цыпках.

— Подслушивал? Молчи, не ври! — я и сам вижу, что подслушивал. Эх вы, стоеросы…

Знаком колдун подманил ученика к себе. Поставил мальчишку меж колен, уставился в синие восторженные глаза.

— Ты, Филька, это… Ты слушай. И на ус мотай. Вот, допустим, однажды ты решишь от меня сбежать…

— Никогда! — пискнул Филька, с обожанием уставясь на старика.

— Молчи, дурила, если старшие говорят. Молчи и внимай. Так вот, помни: сбежишь — лучше не возвращайся. Оно и тебе лучше будет, и мне, ёлки-мётелки.

Дав мальчишке легонький подзатыльник, колдун завершил наставление:

— И окорок не смей воровать. Не про вашу честь наши окорока. Ишь, раскатали губу: на сытое брюхо бегать! Сытое брюхо, оно к ученью глухо…

От Кузькиного луга, тряся грудью, к ним бежала Янька Хулебяка. «Ой, горечко! — неслось, приглушенное расстоянием. — Ой, за что ж мне это лихо!..»

— Должно быть, кое-кто в болоте увяз, — глубокомысленно заключил Сильвестр Фитюк. — Надо спасать.

— Ага! — согласился преданный Филька. — Это она нарочно.

Кого Филька имел в виду, осталось загадкой.

ПРОКЛЯТИЕ

Компиляция из отчета Андреа Мускулюса, действительного члена лейб-малефициума, о рабочей поездке в Ясные Заусенцы, материалов королевской канцелярии за Год Седой Мантикоры и воспоминаний столетней давности. В конечном виде передано Гувальду Мотлоху, верховному архивариусу Надзора Семерых, лично лейб-малефактором Серафимом Нексусом.

...

«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.»

…Охапку вздохов на скамейке,
Мгновенья чудного итог,
Аплодисменты шапито
И ужин старенькой семейки,

Затем беру вчерашний суп,
Пасть рокового чемодана,
Колоду карт, где дура-дама
Валета-блудня тянет в суд,

Крыжовник, от дождя рябой,
Немного страсти, много лени,
И столбенею в удивленьи:
Любовь!
Гляди-ка ты! — любовь…

— Ну так что, мастер? Выветрилось?

Староста с жалкой надеждой заглянул в лицо Андреа Мускулюсу: снизу вверх. Не дождавшись ответа, он извлек из-за пазухи клетчатый платок размером с полковое знамя, снял картуз — и начал старательно промокать вспотевшую лысину. Блестящая, гладкая, в окружении редких прелых волосиков, лысина сочувствия не вызывала.

Мода на платки возникла в столице год назад. Начало ей положил заезжий нобилит — щеголь, знаток поэзии и записной дуэлянт Раймонд д'Эстанор. Нет, в Реттии и раньше не пренебрегали этим предметом туалета! Но лишь после д'Эстанора стали носить при себе не один, а целую коллекцию платков. За поясом, в карманах, за обшлагами рукавов; с кружевами и без, льняные и батистовые. Позже, когда мода получила широкое распространение, платки стали повязывать еще и на шею.

Франты спорили, что красивей: «узел висельника» или «мертвый узел»? Офицеры-кавалеристы с пеной у рта доказывали, что правильно завязанный платок защищает шею от сабельного удара.

Кое-кто верил.

Однако староста Ясных Заусенцев, поселка строгалей, ничего не знал о причудах столичных модников. Да и то сказать: платок в поселке имелся у него одного, чем он заслуженно гордился.

— С ходу не определишь, — Мускулюс счел выдержанную паузу достаточной. — Проклятие, сударь, штука тонкая. Опутает паутинкой, а на поверку-то паутинка крепче стали! Не кто-нибудь, сам Нихон клал. Великий Нихон!

Тяжкие вздохи строгалей послужили красноречивым ответом. Вокруг собралось человек двадцать. Стояли как бы поодаль, в разговор не встревали, но ловили каждое слово. Казалось, у яснозаусенцев вот-вот отрастут стоячие волчьи уши — чтобы лучше слышать.

«Среди бела дня от работы отлынивают? — вяло удивился малефик. — Непохоже на деревенских. Да еще в начале осени! Сельчане в такую пору головы поднять не успевают…»

— Исследовать надо, — подвел он итог. — За тем и приехал: глазить. В смысле, глазеть. Астрал просвищу, мана-фактурку пощупаю. Тонкие возмущения, то да се… Но первым делом — опрос свидетелей.

Староста охнул от изумления.

— Свидетели? Какие-такие свидетели?! Померли все давно. Проклятью сто лет в обед… В смысле, до завтрего цельный век сровняется.

— Юбилей, значит, — усмехнулся высокий гость.

— Убилей, ага. Где ж я вам свидетелей… Или подымать станете?

— Подъем усопших — не мой профиль. Я малефик, а не некрот, — сухо уведомил Мускулюс. — Зато проклятия — как раз по моей части. Потомки свидетелей в деревне есть? Ну, внуки там, правнуки?